|
Радио появилось в станице раньше, чем электричество. Репродукторы – большая черная "шляпа", или "тарелка" цеплялась на забитый в саманную стену гвоздь в самом почётном – после иконы – месте, рядом с наклонно расположенным небольшим зеркалом. Звук можно было уменьшить или увеличить, или даже совсем выключить.
Поначалу говорящая и играющая музыку "шляпа" была в диковинку: пользы то никакой!
- Выключи оту симфонию чи оперу, - раздражалась мама. - Побалакать нэ дае.
Но постепенно радио становилось чем-то домашним.
- Маруся, чи ты слухала постановку "Запорожець за Дунаем"? – спрашивала дородная красивая моя родная тётка – тётя Фрося.
- Ото б я слухала! – в сердцах бросала мама. - Дилать мини бильше ничого!
- Ты не помнишь Опанаса, що биля Днистра в Дзигивки жив – не обращала внимания на деланное мамино раздражение тётя Фрося и живописно пересказывала сюжет первой части радиоспектакля. - Гарный був чоловик, як отой запорожець!
Днистро, Дзиговка, Ямполь, Винница, ненько Украина – эти слова я часто слышал от моих тёток, дяди, от мамы, таких разных по характеру, но таких одинаковых по воспоминаниям о родине, которую они покинули в трудные, голодные тридцатые годы, чтобы навсегда осесть на Кубани и здесь дать жизнь мне, моим братьям и сёстрам, которые, разлетевшись из родного родительского гнезда, разные по характеру, но одинаково страдали бы по тихой речке Кирпили, по Платнировке, Кореновке, Краснодару, по всей пресветлой Кубани…
Продолжение "Запорожца" слушали в нашей хате. Дети пытались смирно сидеть на широкой лежанке русской печи, слегка протопленной пшеничной соломой, чтобы не было очень жарко. Приходила соседка Аверьяновна, все чинно рассаживались кто на табуретках, кто на стильчиках – поближе к печке с тихо горящим антрацитом – и слушали заворожено, с понимающей улыбкой на устах, счастливые и к концу радиоспектакля усталые.
Через год-два звуки радио стали привычными: Москва и Краснодар с их правильной русской речью вошли в нашу бедную хату, в которой зимой, бывало, замерзала вода в ведре, стоящем у порога. По утрам раздавался бодрый голос диктора, который призывал делать утреннюю физзарядку:
На зарядку,
На зарядку,
На зарядку, на зарядку становись!
Из репродуктора неслись звуки пианино и тот же бодрый голос диктора:
- Следующее упражнение: ноги на ширине плеч, руки свободно опущены. На счёт "раз" делаем вдох, на счёт "два" - выдох. Приседаем!
И так далее.
Когда умолкало радио – вечером или ночью – мне было неизвестно, я уже спал. Но ровно в шесть часов утра – и зимой, и летом, в любую погоду и при любом настроении по радио раздавался бой курантов на Спасской башне далёкого Московского Кремля и торжественные звуки гимна:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки великая Русь
Да здравствует созданный волей народов
Великий могучий Советский Союз!
Радио в той нашей жизни было не просто поставщиком информации.
Интерес вызывала не только сама информация, а её окраска: светлая, радостная, добрая.
Она побуждала сделать что-то такое же: светлое, радостное, доброе.
Помнит ли сейчас кто-нибудь репортажи радиожурналиста-писателя Сергея Смирнова, который в начале шестидесятых годов открыл и в мельчайших подробностях рассказал о героизме защитников Брестской крепости во главе с майором Гавриловым? После тех его радиопередач Бресту было присвоено высокое звание "Крепость-герой". Отставной майор Гаврилов жил в это время в Краснодаре на улице Светлой, которую после его смерти переименовали в улицу Гаврилова.
А передача "Запомните песню"?
Она повторялась дважды: утром и вечером. То есть, с учётом рабочих смен: кто-то находился дома после работы утром, кто-то – вечером. Чаще всего это были песни из нового, свежего фильма, практически одновременно продемонстрированного на экранах кинотеатров всей страны.
- В эфире передача "Запомните песню", - звучал голос московской дикторши. – Приготовили бумагу, карандаш? Прослушайте новую песню – песню из кинофильма "Солдат Иван Бровкин".
Раздавался перебор гармошки, чёрный диск радио потрескивал и будто светлел от необыкновенных, ласковых слов:
Не для тебя ли
В садах наших вишни
Рано так начали зреть?
Рано весёлые звёздочки вышли,
Чтоб на тебя посмотреть.
- Запишем первый куплет, - предлагала дикторша и медленно диктовала слово за словом, как обыкновенно делает это учительница в классе.
После записи под диктовку всех куплетов, дикторша предлагала:
- А теперь давайте вместе споём записанную песню.
И опять из репродуктора раздавался перебор гармошки и вслед за Иваном Бровкиным моя сестра Валя уверенно подпевала, заглядывая в исписанный тетрадный листок.
В ближайшую же лунную звёздную ночь над станицей то тут, то там громко, с вызовом выводили девичьи голоса:
Если б гармошка умела
Всё говорить не тая,
Русая девушка в кофточке белой,
Где ты, ромашка моя?
Это в центре станицы закончились танцы.
Девчата шли домой по середине тёмной улицы, продев руки под локоть друг дружке. Парни обычно шли позади, громко разговаривая и смеясь, но иногда утихали: заслушивались, внимая то ли песне, то ли голосу дивчат. Это Нинкин голос, а это Танька выводит, ох, как хорошо, как красиво поёт!
"СТАНИЧНАЯ ТАНЦПЛОЩАДКА"
(Опубликована в "НК с приложением Нивушка" 14.08.2009 г.).
"НА ЧАСАХ УЖЕ ДВЕНАДЦАТЬ БЕЗ ПЯТИ"
Источником песен, наряду с патефоном и радиолой становился киноэкран.
Зимний кинотеатр размещался в старинном здании с парадным крыльцом, украшением которого были поднимающиеся к резным дверям ступени, обрамлённые с двух сторон низбегающим полукругом ограждением, выкрашенным в чёрный цвет. С них, как с детской горки, хотелось лихо съехать и пробежаться по инерции вперёд. Правда, никто здесь никогда этого не делал.
Кинотеатр был центром центра станицы. Важнее его было разве что скромное здание стансовета, расположенное напротив. Правда, стансовет притягивал к себе людей только с утра, а кинотеатр – только по вечерам. И то, поначалу, не каждый день, а лишь по субботам и воскресеньям, что дополнительно придавало походу в кино особую праздничность, даже торжественность.
На ближайшем перекрёстке улиц Красной и имени Ленина красовалась единственная в станице киноафиша, нарисованная яркой цветной гуашью местным художником. Вот одна из афиш: весёлый, улыбающийся парень в фуражке набекрень, из-под которой вырывается белокурый непослушный чуб. По диагонали афиши крупная надпись: "Дело было в Пенькове".
…Зал кинотеатра – в те годы самый большой зал в станице – заполнен полностью. Соседи, родичи, знакомые до начала сеанса негромко переговариваются, рассаживаются каждый на своё, обозначенное в купленном билете место и сразу умолкают, лишь только погаснет в зале свет. Ещё нет фильма, на экране сверху вниз медленно проплывают титры, оповещающие об авторах, а в зал – не в зал даже, а в душу каждого сидящего в темноте человека входит прекрасная мелодия слов:
На этой улице мальчишкой
Гонял по крышам голубей
И здесь, на этом перекрёстке,
С любовью встретился своей…
Уже на следующую ночь засыпающая станица слушала эту сердечную песню в местном исполнении.
Фильм "Карнавальная ночь" имел в станице оглушительный успех. Не из-за сюжета, а из-за песен.
На часах уже двенадцать без пяти,
Новый год уже, наверное, в пути,
Но бывает, что минута
Всё меняет очень круто…
Всё меняет раз и навсегда!
И эту песню, и другие станица распевала уже на следующий день после просмотра в зимнем кинотеатре. Запомнили слова и мелодию без дикторши из радиопередачи "Запомните песню", без книжек-песенников, без какого-то ни было и чьего бы то ни было руководства.
Близко к сердцу – вот и запомнили.
И запели. И поют до сих пор – несколько десятилетий.
Осиную талию героини фильма, которую сыграла юная Людмила Гурченко, местные девчата даже не заметили. В погоне за талией станичные девчата никогда не подражали киногероиням, оставаясь самими собой. Худая – значит, больная, никому не нужная…
Но буквально впитывали красивую мелодию, душевные слова, кто бы ни пел:
Если ты в глаза мне глянешь
И тревожно мне, и сладко,
Если ты вздохнёшь украдкой -
Мне печаль твоя видна!
Если руки мне целуя
Ты шепнёшь одно лишь слово –
Жизнь отдам, и не спрошу я
Для чего тебе она!
Сердцу больно,
Уходи, довольно!...
Песня с киноэкрана наступала решительно и победоносно.
По этой ли причине, или по другой – не знаю, – но в станице был организован в конце пятидесятых годов мужской казачий хор из платнировских пожилых казаков. Мне казалось, что такие же хоровые коллективы пели кубанские песни и в соседних станицах - Раздольной, Пластуновской, Дядьковской. Хор выступал, как правило, на сцене нового летнего широкоэкранного кинотеатра на фоне огромной белой ткани экрана и в них угадывались герои известной всем платнировцам картины Репина "Запорожцы пишут письмо турецкому султану". В репертуаре хора была и ставшая знаменитой на всю страну, а, может, и на весь мир, песня "Роспрягайтэ, хлопци, конэй". Знаменитой сделал её в 90-е годы ХХ столетия Кубанский казачий хор во главе с Виктором Гавриловичем Захарченко. Роскошный баритон запевалы Анатолия Лизвинского, его эталонная внешность кубанского казака создали образ простого жителя Кубани – мужественного и энергичного. Песня в его исполнении звучит как военный марш, весело, задорно.
А наш платнировский хор из казаков-пенсионеров исполнял эту же песню совсем на другую мелодию – протяжно, почти с надрывом, и, конечно, без озорного припева Лизвинского:
Раз-два, тры калына,
Чёрнявая дивчина
В саду ягоды рвала…
Наши платнировские казаки подчеркивали будничную жизнь:
Копав, копав крыныченьку
Во зэлэному саду,
Чи нэ выйде дивчинонько
Рано вранци по воду…
Станичный хор выступал в летнем кинотеатре, как правило, перед демонстрацией фильма. И это было для станичников двойным праздником: делились впечатлениями и от просмотренного фильма, и от прослушанного выступления хора (дирижером была женщина). Хор пел не только казачьи, но и русские народные песни, причём с приглашением исполнителей из местного ДК (дома культуры). Особенно ценился репертуар Лидии Руслановой. Выступала вместе с хором и моя сестра Валентина. Она выходила на самый край широкой огромной сцены кинотеатра, соединяла пальцы рук замком под грудью и, не двигаясь ни влево, ни вправо, как было принято в те времена, приковывала внимание публики только песней, только голосом, молодым и сильным:
Валенки, валенки-и
Не подшиты, стареньки!...
Зал сдержанно аплодировал, а после сеанса кто-нибудь из зрителей обязательно вспоминал и певицу, и песню:
- Гарно спивала дивчина! Та и писня добра.
В кинозале переживали. С лёгкостью запоминали имена киноактёров. Обсуждали, хорошо ли сыграла Нифонтова в "Хождении по мукам", Яковлев – в "Идиоте". А Сергей Филиппов будто переселился из комедийных фильмов в станицу, так его полюбили.
Песни из кинофильмов вытесняли и русские народные, и украинские.
ШКОЛЬНЫЙ ВАЛЬС
"Утро на Куликовом поле" художника А.П.Бубнова, "Бой Пересвета с Челубеем", скопированный со знаменитой картины рукой моего старшего брата Лёни, оставил неизгладимый след в моей детской душе. Я видел живопись, живую живопись, рождавшуюся буквально на моих глазах. С той поры я стал срисовывать, перерисовывать всякую картинку, подвернувшуюся под руку, рисовал на любом клочке бумаги, рисовал карандашом, мелом, выдавленным из ягод бузины соком, куском угля-антрацита, рисовал хворостинкой по речному сырому илу-муляке. Мне хотелось быть похожим на моего 12-летнего брата, который умеет выдавливать из тюбиков ту краску, которая станет через секунду ромашкой на этом Куликовом поле или грозным стальным отблеском на шлеме русского воина, припавшего на колено среди высокой цветущей травы.
Из класса в класс по рисованию я получал пятёрки. Заниматься со мною изобразительным искусством было некому; учителя мной восторгались, а в шестом классе живописная работа маслом – копия "Неизвестной" Крамского была удостоена наивысших похвал преподавателей и, конечно же – зрителей: родителей моих одноклассников.
Может с той школьной выставки родилось желание стать художником, стать тем человеком, который вызывает тихий восторг и учащённое сердцебиение у людей, соприкоснувшихся с твоим творением.
Цветные карандаши в красивой коробке; акварельные, масляные краски, гуашь, кисти беличьи, колонковые, из щетины, темпера, сиена. Большей части этих волнующих предметов у меня не было. Слова: умбра натуральная, ультрамарин, мастихин, кисть, холст вызывали праздник в моей душе. Великие имена - Репин, Брюллов, Саврасов, Рембрандт, Микельанджело, Рафаэль прочно закрепились в моей памяти как фамилии многочисленных родственников, как имена одноклассников.
Я стал коллекционировать открытки с изображением картин знаменитых художников. Не роскошные альбомы – на них просто не было денег, а обыкновенные почтовые открытки иногда даже с почтовыми марками. В те годы репродукции выпускались в стране массовыми тиражами.
Одноклассник Дима Самсонов рисовал здорово. Ещё лучше получались рисунки у Володи Смульского и Вити Цыгичко. Мы вместе переходили из класса в класс до десятого, выпускного класса, радуясь удачам и критикуя карандашную полутень на нарисованном глиняном кувшине или слишком затушёванный мазок на слабо натянутом холсте, - каком там холсте! – Просто, куске старой простыни. Мы грезили художничеством, мы ощущали себя среди художников-передвижников ХIХ века. Окружающая нас жизнь казалась серой, не интересной, не достойной внимания.
- Коля, бачив спутник? – восторженно восклицала поздним вечером сестра Зина.
- Нет, не видел.
- Стань и не двигайся, смотри на небо, - велела она. – Дывысь туда, туда! Бачишь, среди звёзд движется маленькая звёздочка?
Это были годы, когда в космос запускали первые искусственные спутники Земли. В школе назубок знали дату запуска очередного спутника, его вес, апогей, перигей, другие параметры. Гордость за успехи страны распирала грудь.
Спутники были далеко. У нас же были свои маленькие радости.
- Пойдём ко мне, - пригласил Володя Смульский. – Вчера брат привёз из Краснодара акварельные краски. Ленинградские.
- "Чёрная речка"?
- Да, "Черная речка".
Это была не простая новость. Акварель, да ещё самой лучшей марки – это событие! Такими красками удаются прозрачные небеса утренней розовой зари у самого неумелого ученика.
Весной 1959 года в Платнировской был открыт филиал Краснодарской картинной галереи. Довольно большой кирпичный дом под железной крышей на углу улиц Красной и имени Ленина использовался до этого как станичный Дом культуры: в осенне-зимний период здесь под радиолу или под баян организовывались танцы.
Председатель колхоза Трофим Кириллович Третьяков был новатором не только в сельской экономике, но и сельской культуре. По его инициативе в скромном кирпичном здании в центре станицы стали размещать картины кубанских художников. Я был первым "директором" этого филиала – музея в течение одного-двух месяцев, сразу после сдачи в школе выпускных экзаменов и получения аттестата зрелости.
Вход в музей был бесплатный. Однако народ в музей не повалил. Посетители были единичные, случайные: шел мимо, увидел открытую дверь – заглянул.
Но приходили в прохладный просторный зал мои школьные друзья-"художники" и – о, Боже! В каких облаках витали мы, какие горные вершины посещал наш неокрепший юношеский взор, какие одухотворённые слова произносили мы, разглядывая обыкновенные холсты краснодарских художников!..
|
Версия для печати
