|
"Прощание славянки" - это, конечно, великая песня, это гениальный гимн, мелодия для тысяч и тысяч солдат – бывших и будущих.
Но ни один военный марш не может сравниться с этой негромкой песней про рушник. Мать ещё не провожает сына, она лишь в каком-то предчувствии расставания. Внезапно нахлынувшее волнение сдавливает грудь, заставляет затрепетать спокойные до этого ресницы и уголки губ. Наша мама, наша волевая мама украдкой вытирает набежавшую слезу.
Хай на ньому цвитэ росныста дорижка,
И зэлэни лугы й соловьини гаи,
И твоя нэзрадлыва матерынска ласкава усмишка,
И засмучени очи хороши твои
И твоя нэзрадлыва материнська ласкава усмишка,
И засмучени очи хороши блакитни твои…
Рушник – это в переводе с украинского – полотенце. Умылся человек и осушил свое лицо влагоёмкой тканью. И всё!
Но здесь – другое!
Какие древние воспоминания вмещаются в это короткое слово – рушник!
Святое место в хате – красный угол с иконой. Во многих хатах ее обрамляли рушником,полотенцем.
На многолюдных свадьбах у "дружка" на рукаве – полотенце.
ххх
В марте 1961 года я окончил курсы электросварщиков в учкомбинате при Краснодарском монтажном техникуме. С этой специальностью я мог уехать в любую точку страны: на Камчатку, и в Узбекистан, в азербайджанский новый молодежный город Сумгаит т в старинные города Урала. проезд был бесплатный.
Мне хотелось уехать и к гейзерам на Камчатку, и в загадочный красивый Самарканд.
- Так ты уже выбрал, куда уедешь? – спросила Валя.
- Да, еду в Орёл.
- О! Чего это?
Этот город ближе к Москве, а там Третьяковка, столичные художники.
- Ну и правильно, - одобрила сестра.
Проводы были недолгими. Спели дуэтом песню про рушник. Мама всплакнула и тут же занялась домашними делами.
Поезд доставил меня в Орёл ранним утром.
Прохожу с перрона через полупустой зал ожидания к выходу из вокзального здания. По обе стороны высоких, тяжёлых дверей две громадные скульптуры: Ленин и Сталин в полный рост.
Под ногами – мартовский мокрый, грязный снег на асфальте, на привокзальной площади – редкие автомобили в сыром утреннем тумане.
Меня поселили недалеко от вокзала в рабочем общежитии – одноэтажном большом здании, где была библиотека, в которую я незамедлительно записался.
Мечта стать художником не оставляла меня.
На работу – на строительство завода искусственного волокна – я брал с собой не обед, не еду, а блокнот для рисования – двенадцать листов полуватмана как бы сейчас сказали – формата А4. Зарисовывал в свободные минуты железобетонные балки, ригеля, так называемые фонари на будущей крыше будущего здания, фигурки строителей-монтажников в неуклюжей брезентовой робе.
Первую свою монтажную зарплату – сто сорок рублей – огромные деньги – я отправил почтовым переводом в станицу Платнировскую. Родителям. Чтобы радовались – кормилец появился.
СНАЧАЛА БЫЛО СЛОВО…
Шла, разгоралась весна.
Трудовые будни были похожи друг на друга. Утром – жареная треска в общежитейском буфете, в обеденный перерыв – борщ в заводской столовой с бутылкой прохладного вкусного кефира.
На стройке были не только мужские бригады монтажников. По утрам к бригадирской конторе к раздаче нарядов подходили и женские бригады строителей – тоже в парусиновых робах, кирзовых или резиновых сапогах, шумные и весёлые. Я с нею переглядывался – эдакая фаза ещё не любви, а какого-то невнятного, но властного нарождающегося чувства. Я не находил повода к ней обратиться у этой бригадирской официальной конторы, она явно ждала и досадовала, когда приходилось расходиться по своим рабочим местам: я на свои бетонные колонны, она в свои ещё не оштукатуренные заводские пространства.
Однажды в бригаде девчат не оказалось работы, они пришли к бригадирскому вагончику и весело переговаривались. Я спустился с высокого "фонаря" к своему сварочному агрегату: была в нём какая-то неисправность.
Лучше бы я никогда не спускался с монтажных высот этого завода! Таких непотребных слов из её красивых уст, такой забористой лексики я, кажется, не слышал даже от самого развязного мужика!
В любви есть своеобразный инкубационный период, когда между двумя людьми, готовыми полюбить друг друга, устанавливаются незримые нити взаимной симпатии.
Она в этот момент не просто померкла в моих глазах. Она исчезла, растворилась и больше никогда не возникала в моём воображении. Остались лишь голубые глаза и длинные ресницы.
О, слово! Русское слово! Ребята тысячу раз в день произносили такие слова между дежурными "майна", "вира". И ничего.
НА ПЫЛЬНЫХ ТРОПИНКАХ ДАЛЁКИХ ПЛАНЕТ…
Из всей бригады – 7-10 человек, - я был самый незанятый. Моей задачей было сварить электросваркой закладные металлические детали на бетонных изделиях. Сварные швы – горизонтальные, изредка вертикальные у меня хорошо получались. У ребят бригады было много хлопот: доставить к месту монтажа колонный, балки, ригеля, железобетонные плиты, поднять их и установить с помощью мощного автокрана на место, сверив со схемой-чертежом.
- У тебя какой разряд? – спросил как-то бригадир.
- Четвёртый.
- А у Витька третий, - многозначительно сказал бригадир. – Он работает уже третий год, работает отлично, ты же видишь сам. А что, если мы и тебя переведём на третий разряд?
- Ну, если это на пользу коллективу, делай.
В систему оплаты труда вмешиваться мне было неинтересно, деньги меня не интересовали. Если так надо – пусть будет так!
Произошло это незадолго до ясного апрельского утра – такого солнечного и тёплого, влажного после вчерашнего монотонного дождя.
Транзисторный приёмник после короткой паузы вдруг заговорил торжественный голосом Левитана:
- Работают все радиостанции Советского Союза! Работают все радиостанции Советского Союза!
Это было сообщение о полёте Юрия Гагарина в космос и его возвращении на Землю.
Мы бросили работу, топтались около вагончика и пытались понять, что же всё-таки произошло?
Восторг, радость, счастье – такие, будто мы сами только что спустились с орбиты.
В общежитии не было телевизора. Все новости мы узнавали из транзисторного радиоприёмничка да из газет. На следующий же день на вагончике висел портрет Юрия Гагарина, вырезанный из какой-то газеты. И вскоре мы запели космические песни:
Давайте-ка, ребята,
Споёмте перед стартом
У нас ещё в запасе
Четырнадцать минут.
Я верю, друзья,
Караваны ракет
Помчат нас вперёд
От звезды до звезды,
На пыльных тропинках
Далёких планет
Останутся наши следы.
РОССИЯ ВОЛЬНАЯ, СТРАНА ПРЕКРАСНАЯ
Повестка из военкомата пришла неожиданно.
Нас, несколько десятков орловских городских и сельских ребят, после майских праздников привезли на досаафовских автобусах к молодому сосновому лесу около большого села Нарышкино. Две недели жили мы в военных палатках цвета хаки, изучали устройство парашюта ПД-47, рассказывали анекдоты и пели песни. По вечерам звучала гитара и раздавался здоровый громкий смех. Допризывник – ещё не солдат!
Однажды с утра зарядил дождь: не летний, а протяжный, хоть и тёплый, но нудный. Мы не решались выползать из сырых, неуютных полутёмных палаток. Кто-то взял гитару и задорный, даже задиристый голос вырвался из палатки:
У девушки с острова Пасхи
Украли любовника тигры,
Украли любовника
В форме чиновника
И съели в лесу под бананами.
Эту песенку я слышал впервые и очень удивлялся, откуда она могла взяться. Наши досаафовские наставники смеялись вместе с нами над весёлым сюжетом:
Банан запаршивел и высох,
Все тигры давно облысели,
Но каждую пятницу
Лишь солнышко спрячется
Кого-то жуют под бананами…
На следующий день, как только просохла земля, мы впервые стали укладывать парашют. Мягкая ласковая ткань – перкаль, тугие верёвочные стропы, жёсткие лямки - ремни. Котельников – фамилия изобретателя парашюта. От всего этого, даже от слов веет опасностью, неизведанностью. Тут не облысевший тигр, не жевание под каким-то там бананом.
Табун несётся навстречу, бешенный табун!
Утром, перед восходом солнца – подъём.
Оно, солнце, ещё не взошло, а мы, десять начинающих парашютистов уже стоим на аэродромной травяной площадке: за спиной – большой основной парашют, на груди – маленький, запасной. Чуть дальше – ещё группа из десяти человек, а дальше – ещё, и ещё.
Подруливает, громко тарахтя, самолёт АН-2.
Мы занимаем места в самолёте: 5 человек по правому борту, 5 – по левому. У двери в течение всего полёта стоит выпускающий – парашютист со стажем.
Кто скажет, чем пахнет воздух от самолётного винта?
Этот воздух вдыхали, нет, не вдыхали, а наслаждались им Чкалов и Покрышкин, Нестеров и Антуан де Сент Экзюпери.
Так чем же пахнет воздух от самолётного винта?
Небом!
Маленький легендарный самолёт натужно гудит, подпрыгивает, вдруг плавно отделяется от зелёной лужайки и взбирается всё выше и выше. Наш молодой сосновый лес ушёл куда-то влево, прямо под нами – зелёный луг с извилистым ручьём.
- Пошёл!
Это команда.
Над моей головой зажёгся зелёный, как в уличном светофоре свет и завыла противная звуковая сирена.
- Пошёл!
За моей спиной – фал, прикреплённый одним концом-карабином к металлическому тросику вдоль борта, а другим концом – к чехлу моего парашюта.
- Пошёл!
Я – первый. Ноги подгибаются, не слушаются, не отталкиваются от ребристого края порога самолётной двери. Не прыгаю, - шагаю вниз, в подёрнутую утренней дымкой траву луга, который где-то там, непонятно где.
Резкий хлопок, моё тело подскочило, как мячик, ударившийся об пол.
И тишина.
Нигде на земле нет такой красивой тишины. Вдруг захотелось петь, смеяться, ликовать, немедленно поделиться с кем-нибудь своим таким осязаемым, таким плотным счастьем, которое вот сейчас есть, а через мгновение – исчезнет. Но тут же вспоминаю инструктаж пэдээсника – инструктора парашютно-десантной службы и задираю голову вверх. Вижу: надо мною – круглый белый купол парашюта с дырой посередине, от краёв которого ко мне, как к центру мироздания, устремились белые тонкие стропы.
Неба, голубого неба так много, а я один!
Впервые в жизни ощущаю, что во мне есть душа. И она поёт, безмолвно, но ликующе, бодро. И голос какой-то неземной, серебряный!
Такое ощущение длится минуту-другую. До той поры, до того мгновения, когда вдруг видишь, как зелёная трава луга стремительно надвигается на тебя, всё быстрее и быстрее. Ноги невольно разбрасываются, начинают "ловить" землю. Вспоминаю инструктаж, плотно стискиваю ноги в коленях и благополучно падаю на бок, не получив травм, вывихов, растяжений.
|
Версия для печати
