|
(продолжение) Меня определили в саперную роту и присягу принимал вместе с ребятами этой роты. Старшина Николайчук каждому вручил текст присяги, заставил выучить наизусть, проверил не раз, чтобы каждый произносил её без запинки.
Декабрьское, солнечное утро, как на Кубани бесснежное и не очень холодное. На плацу – весь полк – четкие квадраты батальонов, взводов. Праздничные, в парадной форме офицеры, озабоченные старшины, сосредоточенные лица солдат. Среди них и мы новобранцы. На груди автомат Калашникова с коротким металлическим прикладом, новенькая шинель на плечах, на голове – шапка пятиконечной красной звёздочкой. Старшина суёт в руку лист бумаги и почти шёпотом говорит:
– Читай!
– Что читать?
– Присягу. Присягу читай!
Делаю шаг перед строем и держу перед собою ненужный листочек: текст-то заучен.
-Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых сил. принимая присягу перед лицом своих товарищей торжественно клянусь...
Стараюсь говорить громче, для чего вытягиваюсь кверху на носочках сапог, но голос не становится сильнее. И последние слова присяги произношу какой-то скороговоркой:
...И если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.
Тверже шаг, ребята!
Занятная были теоретические в казарме, r специальных классахги практические на плацу или на стрельбище. Если изучение уставов обходилось без песен, то занятия по строевой, боевой подготовке начиналось конечно же с песни:
Ой, красивы над Волгой закаты...
Ты меня провожала в солдаты.
Руку жала, провожала,
Провожала, провожала...
Под густой, под заветной сосною Ты до звёзд простояла со мною.
Помнить буду, не забуду.
Не забуду, не забуду.
– Левый фланг, не сачковать! – строго командует взводный. – Громче и от души!
О подружке моей чернобровой
Знают все в нашей роте стрелковой.
Наша рота. эх. пехота.
Эх пехота, эх. пехота!
После слякотной, прямо-таки кубанской осени. наконец, наступила зима» с морозами, снегопадами, вьюгами. На полковом плацу метёт позёмка. Здесь мы впервые укладываем парашюты. На так называемом «столе» – парусиновом куске ткани метровой ширины и тридцатиметровой длины каждый десантник сворачивал перкалевый купол, укладывал необходимым образом стропы, взводил часовой, а точнее, секундный механизм для автоматического открывания парашюта КАП-3. Каждый сам для себя строжайший закон десантника.
Говорили, что даже генерал Маргелов. командующий ВДВ. не позволял, чтобы ему укладывали парашют. Делал это сам.
Офицеры его уважали, солдаты откровенно любили. Спросите у фронтовиков, каждый ли вспомнит имя маршала Жукова? О-о-о! – воскликнет фронтовик. – Товарищ Жуков! что там вспоминать, великий полководец, благодаря ему мы выиграли войну.
Так и среди рядовых десантников.
Кто он. генерал Маргелов0 О-о-о. это человек, который сделал ВДВ!
– Да мы прыгали с ним из одного корабля, с АН-12-го!– рассказывали ребята на коротком привале во время учений.
Становился он обычно в середине десантной группы, парашюты на месте – основной на спине, запаска впереди, пошутит, отпустит крепкое словцо, расскажет соленый анекдот, если еще не взревели моторы самолёта. И как все – подчиняясь десантной команде «Пошёл» – бежит, сдаёт «стометровку», бросает себя на тугую подушку воздушной струи, ощущает резкий рывок стабилизирующего парашютика. который стягивает длинный узкий чехол с основного купола парашюта и внезапно видит над собой картину невероятной красоты: белый круглый купол своего парашюта и безмолвную голубизну неба.
Я не был знаком с генералом, хотя участвовал в тех учениях, которые именно он проводил, но восторженные отзывы о нем моих однополчан, которым посчастливилось быть в одном корабле с ним. живут в моей памяти до сих пор. И когда каждый год августовским вечером я вижу на центральной улице Краснодара – Красной – группы молодых ребят в голубых беретах, распевающих военные песни, демонстративно, подчёркнуто шумных, я вспоминаю генерала Маргелова, который сделал эти войска поистине легендарными. Он шёл вводном строю с нами, солдатами, и пел песню-марш, песню-гимн десантникам:
Твёрже шаг. ребята.
По земле советской мы идём.
В десанте служим мы крылатом,
А в нём нельзя не быть орлом!
Нам, парашютистам,
Привольно
На небе чистом
Легки ребята на подъем
Задирам мы ответ даем:
Шутить не следует с огнём!
Три самолёта АН-12 – звено – заходит, максимально сбросив скорость, над площадкой десантирования: огромной поляной в сосновом лесу. Замерли в ожидании команды четыре ряда десантников – два ряда по середине самолета – спина к спине и вдоль бортов два ряда. Восемьдесят взволнованных сердец. Голова повернута к хвосту самолёта: оттуда поступит неотвратимая звуковая и световая команда.
Наконец-то! Противно звучит сирена, перебивая рёв самолетных моторов, зажигается жёлтый фонарь. Приготовиться!
Медленно, очень медленно растворяются, прижимаясь к двум бортам огромные створки в хвосте самолёта. Открывается люк. через который загружают в самолёт десантные бронемашины, лёгкие танки, а сейчас открыт для нас. Далеко внизу земля, подёрнутая утренней дымкой.
– О-о-о! Всю Белоруссию видно!
Эту фразу из трёх слов произносили все, кто с восторгом, кто со страхом, все, кому довелось покидать с парашютом воздушный корабль такого типа, как АН-12.
– Пошёл!
Два выпускающих пэдээсника стоят у кромки огромного люка, в который, сильно оттолкнувшись, проваливаются десантники. Именно здесь, когда зажигается зеленый фонарь, возникает «момент истины»
– Пошёл!
Солдат, парень из Орловской области или с Кубани делает уверенные шаги в голубое пространство, где нет точки иниры.
– Пошёл!
капитан, лейтенант, полковник -совершают свой очередной – пятидесятый, сотый а иные и пятисотый прыжок. – и всякий раз это подвиг.
В пустом пространстве неба только птицы не совершают подвиг.
Они там живут.
* * *
Чужие песни
Служба шла размеренно, но не скучно: строевая подготовка, стрельбище, изучение уставов, плановые прыжки с самолётов АН-2 и АН-12, учения... Свободное время есть, но его очень мало. Кто-то слушает вечером музыку из транзисторного приёмника, кто-то идёт на спортплощадку и крутит себя на допинге, кто-то читает очередную книжку, взятую в полковой библиотеке.
Витя Занин. небольшого роста, головастый, с цепкими руками и умными глазами, призванный из Запорожья на год позже, чем я. часами рассказывает о Маяковском, о Бурлюке. о футуристах и их последователях, объявившихся сейчас в Москве.
– Слышал, как Андрей Вознесенский у памятника Маяковского в Москве стихи свои читал? Не слышал?
И унитаз глядит на вас Как гипсовой богини глаз...
– А битлы что делают! – продолжал Витя. – Что делает «Биттлз». Элвис Пресли! Давай Эдика Антонова попросим, у него приёмничек есть, пусть битлов поймает. послушаем.
Казарма перед отбоем утихает, мы проходим мимо дневального в небольшую комнату, отведенную для музвзвода. Тут живёт «элита» полковая, лабухи, которых подъём в 6.30 не касается и отбой в 22.00 – тоже.
Эдик уже настроил приёмник то ли на битлов, то ли ещё на какую-то забугорную волну.
Поймал! Обрывки звуков, как лохмотья грязной одежды носятся в невидимом воздухе, сталкиваются, падают вниз, в чёрную пропасть, но вновь взвиваются вверх, пугая мокрым своим прикосновением и выстраиваются в фантастические фигуры, подчиняясь монотонным ударам больших барабанов и крошечных барабанчиков.
– Ну как. здорово?
– Да, здорово!
– А точно это битлы? Что-то уж очень просто поют.
Эдик вдруг исторгает из своего худого лабухского солдатского чрева восторженные звуки. За ним орём и мы, подчиняясь завораживающему ритму, хотя английского мы не знаем. Да и какая разница: радиопевцы, по всему видно, без консерватории обошлись.
– Вы чё орёте? – тихо спрашивает дневальный. Уже был отбой.
А утром, после физзарядки, мы строем идём в столовую и по команде взводного поём:
Служба непростая
Но десантнику везде почёт
Как ангел с неба он слетает.
Зато дерётся он как чёрт!
Нам. парашютистам.
Привольно на небе чистом.
Легки ребята на подъём
Задирам мы совет даём:
Шутить не следует с огнём!
ххх
Блестят на солнце каски
Я тихо завидовал Вите Панину: он любил стихи Маяковского и свою маму, которая осталась в Запорожье и ждала его со службы с нетерпением.
К его дню рождения она прислала новенький, новейшей модификации зеркальный фотоаппарат «Салют». У меня же был старый и устаревший, как мне казалось, широкоформатный фотоаппарат «Москва-2».
Однажды в выходной день – это было летом мы вдвоём отправились в самоволку: ещё до подъёма, часа в четыре утра, убежали с это и новенькой зеокалкой в ближайший лес на берегу: Западной Двины. Витя отщёлкал все 36 кадров.
– Шедевр! – шептал Витя, разглядывая, через день-другой лесной негатив и фотоотпечатки. Смотри сколько бриллиантов нанизал паучок в этом кустике черники!
Фотография – чёрно-белая. Тонкие нити паутины и правда, серебрятся, сияют, капельки утренней росы переливаются и. кажется, вот-вот сорвутся!
– Крупняк! восторгается Витя. С шестидесяти сантиметров снимал. Можно было "салютом" и Маяковского так крупно снять.
Недавно мы с удовольствием листали книгу Катаняна -– биографа Маяковского – где помещено много интересных фотографий: поэт любил сниматься.
И Витя продекламировал неожиданно – торжественно и одновременно застенчиво какой-то стих.
– Это не Маяковский. Ты сам написал9
– Не хватало. – засмущался он. – Стихи пишут поэты.
– Ну почему же? – возразил я. – Ладно вот слушай:
Окунуться в море мыслей,
Ощутить прибой мечты...
– Это твой стих, – догадался Витя – Тогда слушай, что у меня есть:
Блестят на солнце каски
Как скромные грибы.
Казалось – не опасно
По тем грибам пройти.
Садились смело птички.
Кусали комары.
Солдатская привычка -
Спокойны до поры.
Но лишь война нагрянет -
И кровью задымят:
Зелёные поляны
И этот буйный сад.
Солдатские могилы.
– Мальчишечьи сердца.
Глаза им смерть закрыла,
Мальчишечьи глаза.
... На холмиках покатых
Гуляет ветерок.
А на могилах – каски.
В пробоине – цветок
– Здорово, Витя! – сказал я.
– Здорово! Есть тут мелодия, есть душа. Давай пошлём в газету.
– В какую? В дивизионку? Там, конечно, напечатают. А я хотел бы опубликоваться в «Комсомолке» или хотя бы в газете «Во славу Родины».
О. этот могучий двигатель – юношеский максимализм! Мы опубликовали уже по две– три заметки и в дивизионке. и в окружной газете. Но то ведь проза!
Армейский распорядок дня нам абсолютно не мешал.
В 6.30 – подьём.
– Рядовой Занин! Рядовой Авсюк! – громко произносит. коверкая мою фамилию старшина Николайчук.
– Подъём! Сорок секунд на портянки и мы понимаем юмор. Демонстративно медленно поднимаемся с кровати, потягиваемся, зеваем и... укладываемся в пресловутые сорок секунд. Становимся в строй.
– Взвод, равняйсь!
Привычные занятия в казарме, плац, стрельбище, дежурство.
А вечером в «свободное время»:
– Подсознательно чувствую, а выразить не могу. – говорит мне. рядовому Аксюку рядовой Занин. -Поэтому стихи получаются бледными, гак как я ещё не умею владеть словом в равной степени с мыслями, нужно, чтобы мысли и чувства находили немедленно своё выражение словесно. Вот таким должен быть поэт...
И ни больше, и ни меньше!
ххх
Сплотила навеки великая Русь
Коля Разин. Андрей Малахов,. Жан Ьлизнюк. Саша Ли – наши с Витей верные друзья – поэзией ну никак не интересовались. Но они были настоящие друзья, в чём мы не раз убеждались за три года солдатской службы.
Каждый из нас мечтал после армии учиться в каком-нибудь институте, чтобы получить высшее образование.. Оно, образование, было нам необходимо не для достижения каких-то практических целей. Просто после окончания средней школы мы нахватали такое большое, такое огромное. количество разных знаний! А как ими распорядиться не ведали.
Для таких, переполненных бессистемными знаниями и жаждущих дальнейшей учебы, в стране организовывали в те годы шестимесячные бесплатные курсы по подготовке для поступления в вузы. Такие подготовительные курсы были организованы и в нашем гарнизонном Доме офицеров.
Разину, Малахову и мне командование полка предоставил возможность посещать эти курсы. Витя Занин был призван на службу на год позже нас – учеба на таких курсах и дембель для него будет на год позже. На курсы он. конечно, не ходил.
Зачем мне, «законсервированному» студенту Орловского пединститута, эти курсы? Я ведь имел право после службы в армии продолжить обучение в этом институте без всяких экзаменов.
Во всём «виновата» газета.
В простенькой дивизионке появлялась заметка, под которой стояла моя фамилия, моя подпись, и поверилось, что мироздание, и правда, создавалось по схеме: «сначала было слово».
По моей просьбе из Орловского пединститута высылают в мой адрес . в глухие белорусские леса, аттестат зрелости и другие документы, которые я. не медля, пересылаю по почте в обыкновенном конверте в Московский государственный университет, на факультет журналистики. Вместе с документами посылаю вырезки своих заметок из газет: дивизионного «Гвардейца», окружной военной газеты и несколько неопубликованных стихов. Это для участия в творческом конкурсе поступающих на этот факультет.
Вызов из МГУ пришёл в июне накануне вступительных экзаменов. Пришли вызовы и Коле Разину, Андрею Малахову из других московских вузов.
Мы вместе едем на поезде в Москву.
И вот – она Москва: По вагонноу радио торжественно провозглашают: "Дорогие товарищи! Вас приветствует столица нашей Родины – город Москва!
И раздаются звуки. Союз нерушимый,
Республик свободных,
Сплотила навеки великая Русь!"
Белорусский вокзал. Расстаёмся.
– Ну. братцы, ни пуха, ни пера!
Впервые в жизни ступаю на движущиеся ступени эскалатора в метро.
От Белорусского вокзала до улица Карла Маркса, на которой расположен факультет журналистики – пять минут езды. А может и меньше.
Выхожу из метро, поднимаюсь по широкой каменной лестнице вверх, на улицу Горького вместе с толпой спешащих куда-то москвичей и буквально столбенею: передо мной, справа . метрах в двухстах башня Кремля. а не вдалеке. в голубом утреннем тумане, виднеются воздушные купола храма Василия 'Блаженного.
На мне – солдатский парадный мундир с начищенными до блеска пуговицами и бляхой на ремне, на груди – знаки воинской доблести, среди которых особая гордость – голубой с белым значок парашютиста с цифрой 39: количеством совершённых прыжков. Не верю глазам своим: передо мною Московский Кремль.
Мимо меня с грохотом проносятся легковые и грузовые автомобили, спешат куда-то озабоченные люди, в небе ярко светит летнее, но нежаркое солнце, плывут красивые облака – и никому нет дела до того, что творится в моей душе. Я вглядываюсь в узкое пространство между величественным, мрачноватым зданием Исторического музея и светлой кремлёвской стеной: там. должны вот-вот появиться васнеиовские три богатыря – Илья Муромец. Добрыня Никитич. Алёша Попович, только что оставившие поле боя. Если они не появятся – значит всё это сон: и Кремль, и Москва, и я в своём парадном мундире на углу улиц Горького и Карла Маркса...
В Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова я поступил без особого напряжения. Просто прошёл по конкурсу. То ли солдатский мундир помог, то ли конкурс был небольшой: всего четыре человека на место.
Продолжение следует...
|
Версия для печати
