|
Затяжные холодные дожди прибили к земле и обуглили тополиную листву у плетня. А когда унялась непогода, ночное небо густо заискрилось рассевами чисто вымытых звезд. К утру же морозец добросовестно остеклил все лужи и лужицы. Притихла и насторожилась вода в пруду, предчувствуя скорый полон. Гулко отозвалась шагам задубевшая земля. Под подошвой весело тренькал и хрустко рассыпался в осколки молоденький тонкий ледок. Свежий воздух бодрил и, вливаясь в грудь, вздымал ее. А тело наполнял силой.
Такую погоду Гаврила любил и давно ожидал. "Эх, как на тоненький ледок..." Вечером после работы он не замедлил навестить свояка, ремеслом которого пользовалось большинство хуторян.
- Точи кинжал, да утречком завалим моего Васька.
Из-за пазухи Гаврила извлек магарыч - бутылку домашнего сивоватого самограя. Свояк с постным видом прикрыл толстый журнал, не спеша отложил его на высокую стопку газет. Последнее время он особенно усердно увлекся чтением и телепередачами, отдавая им каждодневно все домашнее время. Из-за чего, как полагал Гаврила, в хозяйстве свояка и обнаружился урон - уже больше года в сажу гулял вольный ветер. Да и сапетки, раньше полнившиеся всякой птицей, теперь пустотой засквозили. И с виду свояк стал не того... Каким-то бледным, костлявым, словно вяленая чехонь. Лицо то ли вытянулось, то ли его удлинили появившиеся залысины на висках. Гавриле, полному сил, пухлощекому и колобкообразному, как-то стеснительно чувствовалось рядом с осунувшимся родственником. "Сам похудел и хозяйство прохудилось", – подумал он, искоса и сострадательно глянув на свояка.
- Сельскому человеку это занятие только во вред, -- высказал он свое мнение, тесня полным локтем гору газет и журналов.
- В голове густо, а на столе пусто.
- Значит, под нож Васька? - пропустил мимо ушей реплику Гаврилы свояк и выставил из шкафа пару стаканов. - Не жалко?
- Жалко у пчелки. А тут Новый год у ворот...
Свояк привздохнул, тихо усмехнулся чему-то своему, глядя, как сосредоточенно наполняет Гаврила стаканы. Покривился на сивушный запах, тронул костлявый подбородок.
- Новый год, значит. А все-таки Васька, кабана, не жалко? - говорил он негромко, неторопливо, но с некоторой резкостью. Что-то раздражало его.
- Чего ты? Как это? - удивленный Гаврила вытаращился на свояка, даже стушевался слегка, еще более розовея лицом. – На шо ж я его закармливал?
- Вот именно: как это? На шо? - передразнил Гаврилу свояк, задумчиво покачал головой и отодвинул стакан. - Нам, современному человечеству, даже не уразуметь своего греховного падения. Нам бы сейчас - чтоб столы от мяса ломились. Колбаса, сальдисоны, окорока... А ведь начальный человек, пришедший на землю, совершенно миролюбиво сосуществовал со своими меньшими братьями, не поедал их плоть.
- Как это - не ел мяса? - откровенно удивился Гаврила. - Совсем, что ли?
- Ни грамма! Это уже потом, после мильона лет, он дошел до такой низости и начал его употреблять. А до этого не ел и отлично обходился без мяса посредством самой разнообразной растительной пищи. Даже счас ищо в высокогорной... Индии, – свояк прервал резкий голос, почесал бескровный лоб, - да, кажется, в Индии сохранились остатки таких племен. А чувствуют они себя намного здоровей нас, цивилизованных. И живут дольше. Намного дольше!
Такая новость немало удивила Гаврилу, и он, словно пытаясь что-то понять, поспешил хлебнуть еще из стакана. Хлебнул, и от перехватившего дух, шибанувшего в голову, крякнул и передернулся. Но мысль не загасил пекучий самограй. И Гаврила, побагровевший, подозрительно глядя на свояка, предъявил ему, как он думал, заковыристый вопрос:
- А зачем же они тогда водятся? Свиньи, быки...
- В том-то и трагедия наша, что мы, не уразумев назначения в природе того или иного существа, схватились за нож, - все так же негромко, но с металлическими нотками отвечал свояк.
- Ото ж, - хмыкнул Гаврила. - А уперед усех ты. Ты на своем веку стоко по хутору испотрошил живности всякой...
- Да, имел такой грех, - глаза свояка потускнели. – Ты частенько мне пел...
- А-а-а!.. "Свояк, нэ бый свынэй..." Так шо, от цией писни?
- Нет, своей башкой дошел. Теперь на всю жизнь зарекся. Не могу! Пойми, у них тоже и своя душа и свое соображение. Ты думаешь, они ничего не кумекают?
Гаврила ерзнулся, чем-то обеспокоясь. Нахмурил куцые рыжеватые бровенки.
- Нет, про Васька я такого не думаю. Мой Васько шурупит не хуже человека. Токо и того, шо не балакае.
Еще прихлебнул и задумчиво потер забуревшие полные щеки, припоминая, что вчера Васько тоже удивил его.
- Вынес ему вечером кабака вареного. Любимое лакомство его: кабак с пареной дертью. Кажу: ешь, ублажайся, бо недовго тебе уже осталось. Дак он так обидно хрюкнул, отвернулся от корыта и в угол отошел. Представляешь? Понял! Нет, мой Васько все понимает. Начну в сажу убирать, свеженькую соломку расстилать, а он около ноги трется да ласково похрюкивает. Благодарит...
- Животные умней человека, - поддакнул свояк, еще ближе пододвигая Гавриле свой стакан. - Они многие века и тысячелетия живут в природе такими, какие есть. А мы не смогли. Придумали себе технический прогресс, а в результате попали в собственную ловушку. Сейчас наше дело швах! Час расплаты за все, что мы с замлей и на земле натворили, уже настал...
К концу затянувшейся родственно-приятельской беседы о природе человека и свиньи Гаврила понял, что резать его Васька некому. Свояк категорически отказался брать тесак в руки и отсутствие свиного племени объяснил не чем иным, как новым личным убеждением. Гавриле же, если намерился взять грех на душу, посоветовал решить кабана посредством ружья.
К своему двору добирался Гаврила поздним часом и натяжеле. Самограй подкашивал ноги. Было сухо, свежо. Хрупко крошились под ногами осколки льдинок. А с высоты улыбчиво и лукаво подмигивали яркие звезды. Но душу нудила смятенность. Мимо темных окон дома Гаврила неровно проковылял к летней кухне, где в заповедном шкафу под замком хранились все охотничье: ружье и припасы. Включил свет, но доставать ружье не спешил. Муторное состояние не проходило. Нетвердый блуждающий взгляд случайно обнаружил на припечке давно завалявшуюся припыленную пачку сигарет. Напрочь забывший это зло, расстроенный Гаврила с каким-то удовольствием потянулся теперь к раскрытой пачке. Непослушными пальцами кое-как зацепил край сигареты, загреб коробок спичек и повалился на мешковину, под бок еще теплой печки.
- Запудрил мозги, - хрипел и тряс головой Гаврила, стараясь освободиться от докучных мыслей, навеянных рассуждениями свояка. - Тоже мне Кашпировский... Надумал обойтись без свининки... Уже с куля в рогожку... А как же семья? Тоже на одной траве?
Раздумывал он обо всем этом туго и вяло, незаметно для себя смеживая веки. А тем временем кухонная дверь, как ему показалось, беззвучно и плавно распахнулась. Гаврила изо всей мочи пялил глаза и не верил им: на пороге стоял его кабан Васько. По-барски холеный, со спиной шире доски стиральной, могучий с виду, он тем не менее имел крайне опечаленный облик.
- Значит, решил самолично разделаться со мной? – нервным тоном прохрюкал кабан. Именно хрюкал Васько, хрюкал самым обыкновенным свиным хрюканьем, но поразительно легко его хрюканье перекладывалось в голове Гаврилы на человеческую речь. И Гаврила почему-то тому не удивлялся, возможно, оттого, что считал своего Васька умнейшим существом.
- Ясно, плетью обуха не перешибешь, - продолжал обреченно могучий кабан. - Понятно, нужна поджарка и колбаска к новогоднему застолью. Тут хоть волком вой, но, как говорят, не я первый, не я последний. Только хотелось бы мне, чтобы вы, люди, знали наше настоящее назначение на земле!
- Так скажи же, открой тайну, для чего вы на земле? - вскричал взбудораженный душой и умом Гаврила.
Васько важно переступил с ноги на ногу, цокнув белым копытцем о порог, подбоченился.
- Мы - пахари! - ошарашил он Гаврилу. - Мы лучше всякого вашего трактора способны обрабатывать любые ваши поля. Притом надо учесть: наша работа обеспечивает идеальную экологическую, как вы выражаетесь, обстановку. Кроме того, достигается колоссальная экономия железа, исключается тяжелый человеческий труд. Сохраняются миллионы тонн нефтепродуктов, а у вас сейчас с энергоносителями, как вы выражаетесь, дело швах... Цены им не сложите. Так?
- Так! - безропотно согласился Гаврила, наполняясь все более интересом к умнейшим рассуждениям своего домашнего животного.
А рассуждал Васько на манер свояка, теперь даже голос был точь-в-точь как у него. Негромкий, но резковатый. Однако это не отвлекало Гаврилу. Главное, Васько говорил толково. И Гаврила уже воочию видел на родных колхозных полях густые шеренги породистых свиней, за которыми пушисто расстилалась чудесно взрыхленная свиными рылами тучная земля. И в самом деле, размышлял Гаврила, зачем утаптывать землю тяжелющими железными машинами, мучить в пыли, жаре или под дождями тысячи механизаторов и безоглядно сжигать бесценный природный продукт (который земле для чего-то нужен), когда есть такой простой выход! Гаврила восторгался гениальным умом своего кабана, предчувствуя, что данное открытие найдет применение и в фермерских хозяйствах, и по частным огородам, где никак не исхитриться трактору, а свиньям рылом можно без труда и вреда вспушить землю под каждым деревом, под каждым кустиком и под самым плетнем. Умница, а не животное, что тут скажешь!
А Васько, с чувством собственного достоинства, важно и даже несколько чванливо выпячивая нижнюю губу, развивал блестящие мысли далее:
- Тут есть и другая выгода для человека. Находясь в поле, мы бы одновременно решали вопрос внесения в почву органических удобрений, то есть навоза, естественным путем и без дополнительных затрат.
И вновь поразился Гаврила чрезвычайной находчивости, блестящей идее, простой вроде бы и понятной как дважды два четыре, и тем не менее недоступной самым выдающимся умам человечества, не говоря уж о всяком и бесчисленном начальстве.
Видя, сколь большое впечатление произвел он на Гаврилу, Васько пуще прежнего приосанился, важно вскинул бровь и продолжил изложение своих беспримерных мыслей:
- Теперь коснемся соотнесенности наших интеллектов. Во-первых, кто из нас более жизнелюбив? Конечно же, мы, свиньи. Свидетельство тому - наши многочисленные дети. А до чего ваша семья дошла в плане рождаемости? Печальные данные статистики о том сами красноречиво говорят.
- Шо так, то так, - глухо и виновато согласился Гаврила.
- Следующий факт. Взаимоотношения ваши, человеческие, намного хуже наших, свинских. Да-да! Мы в мыслях не допускаем привлекать губительные силы природы и порождать причины для столь массового взаимоистребления, прочно бытующие в вашем обществе. Не проводим мы истребительную политику и в отношении других собратьев на земле. Чего опять-таки не можем мы, свиньи, сказать о вас, людях.
- И тут не в бровь, а в глаз, - винился и краснел от стыда Гаврила за племя свое человеческое. - И тут я на все сто процентов согласен.
- Согласен не только ты, досадливо заметил Васько. – Многие хуторяне согласны, коль поют о нас песню. Знаешь? "Максым, нэ бый свынэй"
-- Знаю! Я ее свояку все пою: "Свояк, нэ бый свынэй"...
А Васько уже пел звучным голосом:
Максым, нэ бый свынэй,
Бо свини есть кращэ людэй.
Бо свыни есть краще людэй,
Максым, нэ бый свынэй.
Песня была хорошо знакомая и даже уважаемая Гаврилой, а потому, расстроенный, он не удержался и далее уже подпевал в охотку:
Ты глянь ось,
як люды живуть,
Налево, направо крадуть.
Друг друга готовы убыть,
Свыня цэ нэ можэ зробыть.
Гаврила даже удивился, как ладно и проникновенно у них получается, и еще более расчувствовавшийся, припев подхватил всей грудью:
Максым, нэ бый свынэй...
Но тут Васько неожиданно и резко оборвал песню. На сей раз он решил не щадить хозяина и перед часом своим роковым вознамерился все выдать представителю человечества - и свое наболевшее, и боли своих соплеменников.
- А что сказать о культуре вашей, этике? - новый упрек сделал Гавриле Васько. - Я уж не говорю о сегодняшних диких нравах улицы. Но кино, телевизоры!.. До бесстыдства, до пошлятины... Щетина дыбом встает. Прямо-таки до свинства дошли. Хотя очевидно: мы, свиньи ни до чего подобного не дошли. Гм, гм... Мы, свиньи, сочувствуем вам и вашим неудачам на земле и готовы дать исчерпывающий совет относительно правильной организации жизни на нашей планете. Мы...
- Васько! - не удержался восхищенный и тронутый до слез Гаврила, простирая навстречу руки, чтоб обнять и расцеловать умнейшее животное. - Слушай, Васько, ты - Человек!
- Я? Человек? - озверел возмущенный Васько и грызнул его за пальцы. Гаврила дико вскрикнул, тряхнув кистью. Из пальцев выскочил и отлетел к стене окурок догорающей сигареты.
Кабана словно ветром сдуло. А за порогом возник свояк с незнакомым разбойничьим ликом. Он медленным маятником плывуче раскачивался перед дверьми, не касаясь земли. Глаза его алчно сверкали и хищно скалилась костлявая физиономия.
- Где Васько? Свежатинки захотелось!
- Не смей! - закричал Гаврила, намереваясь грудью защитить от гибели бесценное животное. - Не смей!
- Давай его сюда! - размахивал свояк большим тесаком.
- Нельзя! Мы в ловушке! - кричал свояку Гаврила. – Они спасут нас!
В ответ свояк филином хохотал, злодейски скалился и взмахивал поблескивающим молнией тесаком. При следующем взмахе невидимая сила подхватила его и швырнула за крышу дома, за голые темные тополя. Потом все исчезло и мотыльками зарябило перед глазами.
И не мог взять в толк Гаврила, то ли это звезды ринулись с выси к земле, то ли мохнатые и частые снежинки выбеливали ночь, упоенно кружась в радостном танце над кухней, над домом, над хутором и полями.
Александр МАРТЫНОВСКИЙ.
|
Версия для печати
