|
Познакомился я с Семеном Ефимовичем Бруяко случайно. У меня оказался лишний билет на автобус по маршруту Славянск-на-Кубани – рисосовхоз "Красноармейский". Попутчик мой не явился, и я искал, кому бы этот билет отдать. Привлёк внимание маленький тихий скромный старичок, куривший в сторонке. Ему я билет и отдал. По пути он рассказал мне, как он попал в этот совхоз после войны в голодовку, объяснял, где какое отделение, где можно пообедать. Около совхозной столовой мы и расстались.
Так случилось, что в совхозе я и остался на долгие годы. С Ефимовичем встретился второй раз уже на рыбалке. На берегу ерика разговорились и подружились. Старичок хоть и роста небольшого, но с выправкой, командным голосом и твердой походкой.
– Ефимович, да с вашим голосом хоть дивизией командовать!
Он смеется.
– Да почти так и было. Во время войны наш комбат потерял голос. При построениях шепчет мне на ухо слова команды, ну а я уже гремлю на весь батальон. Между боями он всё время держал меня возле себя.
Отгоняет лягушку от поплавка.
– А сами вы в каком звании были?
– Рядовым. Ушёл на войну в 37 лет. Часто оказывался старше всех по возрасту. Вот по старшинству и приходилось командовать иногда отделением, иногда взводом, а когда теряли в бою офицеров, то и всеми солдатами, что были рядом.
Он тяжело вздохнул.
– В чём дело, Ефимович?
Да никак не могу смириться с потерями. Мальчишки. Ходят не пригинаясь. Не берегутся. Старики, те даже когда по траншее идут, то лопаткой прикрываются.
– И помогало?
– Конечно. Иногда, как даст по лопатке, а лопатка по голове, так дня три шея не разгибалась… Трупы пугали нас только в первые дни. А потом привыкаешь, тупеешь. Бывало, кого-то убивало прямо во время обеда. Вставали, оттаскивали убитого чуть в сторону и продолжали обедать, как будто ничего и не произошло. А вообще на войне мы даже не успевали привыкнуть друг к другу.
Сегодня познакомились, шутим, смеемся. А завтра – бой. Оглянешься – а кого-то из ребят уж нет. Потом пополнение. Бой. Всё повторяется. Особенно страшное побоище на моих глазах развернулось под Кюстриным. Так получилось, что в этом бою командовал нами Жуков. А у него был излюбленный прием: на узком участке фронта собирать огромные массы войск. На этот раз немцы его перехитрили. Как только после артподготовки мы пошли вперед, сразу выяснилось: все огневые точки у них практически остались целы. И началось! Ни одна пуля, ни одна мина, ни один снаряд немцев не пролетали мимо цели. Мы ведь шли как на параде. Плечом к плечу.
Залегли. Но и это не помогло. Из нас получился сплошной ковер, по которому никак не промажешь. Спасли положение наши артиллеристы. Позиции немцев мы заняли. Но когда огляделись… Из моих 50 человек осталось только трое. За всю войну я впервые сел и заплакал.
Какое-то время Ефимович молча смотрел на тоненькую синюю стрекозу, удобно расположившуюся на его поплавке.
– Никакие фильмы не могут передать ни обстановку войны, ни тех чувств, что испытывает человек, попавший на передовую.
– А куда вы попали после Кюстрина?
– Да никуда я не попал. А прямо оттуда двинулся на Берлин. Но на штурм города наша часть не пошла. Обошли Берлин и почти без сопротивления быстро пошли на запад. А потом ночью, не помню число, внезапно разгорелся сильнейший бой по всей линии фронта. Где-то час стояли на месте, потом снова двинулись вперед. Появились первые пленные. Ночью в бою никто к ним не присматривался. А когда стало светать, обратили внимание – форма не та и негров много. Батюшки! Да мы же несколько часов союзников колошматили! Тут со всех сторон полетели сигнальные ракеты. Отбой! Вот такая у меня произошла "встреча на Эльбе".
Не без удовольствия произнёс он и полез в карман за махоркой. Ничего другого после войны он не курил.
– Я вижу, Ефимович, война для вас гладко прошла. Жив, невридим.
– Ничего себе гладко! Будь она разнеладна. Ранений много, но с фронта я не уходил ни разу. Как попал в августе сорок первого, так до конца под огнём и находился. Я всё время Бога молил, чтоб рук или ног не лишиться и в плен не попасть. И всё-таки один раз чуть в плен не попал. Когда отступали, я держался больших групп солдат, ни на шаг не отставал от них. Всё перепуталось, никто не знал, где его часть, подразделение.
Уходили толпой. Оставляли по дороге небольшие отряды для прикрытия, а сами – ходу! Не успеешь присесть, а стрельба уже на хвосте. Мы ведь пешком, а они на машинах, мотоциклах.
В один заградительный отряд попал и я. Отстреливались, пока были патроны и снаряды, а потом, кто остался жив, уползли в лес и так леском стали догонять своих.
Скоро надоело спотыкаться по кустам и меня послали посмотреть, что делается на ближайшей второстепенной дороге. Пока я смотрел в одну сторону, с другой подскочил немецкий джип. В нём был шофер и полковник. Я был без оружия и потому меня сразу и не застрелили. Приказали сесть на заднее сидение. Джип был открытым. Еду и досадую: это ж надо так глупо вляпаться. И, похоже, меня и за вояку не принимают. Никакого внимания. Как будто меня и нет. Смотрю, а под ногами кусок бесформенного железа. Поднял его и ударил вначале полковника. Пока шофер тормозил, я успел влепить сбоку в висок и ему. Забрал пистолет, автомат и назад к своим. Однако ребята не поверили моим словам. Ходили проверять. Только потом двинулись на восток. Когда наткнулись на лесной домик, нас осталось всего три человека. Мы не успели даже до двери дойти, как оттуда выскочил офицер в нашей форме с автоматом, а за ним второй. Первый на ходу хотел стрелять в нас. Но второй ударил по автомату сверху вниз и очередь подняла пыль прямо у наших ног. Между ними началась потасовка и перебранка.
– Перестреляю гадов! – кричит первый.
– Ты хоть выясни, что это за люди! – отвечает второй.
Из дома вывалила целая группа вооруженных солдат. Когда выяснили, что мы пробиваемся к своим, решение было мгновенным – расстрелять! Первый офицер подозвал одного из солдат:
– Отведи их подальше, чтоб рядом не воняли.
Солдат ведет и ведет нас. Ведет и ведет. И когда ушли за километры, услышали команду:
– Стой!
Мы повернулись.
– Пойдете прямо, – конвоир указал рукой, – и все время забирайте вправо. Так вы придете к своим.
Мы пошли, ожидая выстрелов в спину. Оглянулись – конвоира уже не было. И только потом услышали длинную очередь. Так мы добрались до своих. А что за людей встретили в воронежских лесах, так для меня и осталось загадкой.
…Ветер погнал рябь по каналу. Камыш зашелестел, заволновался. Клевать перестало.
– Семен Ефимович, так где же застал вас конец войны?
В Свердловске.
– Это как же?
– Прямо от Эльбы нас загрузили в вагоны вместе с вооружением. Ничего нам не сказали. Но было ясно – для нас война не окончена. Однако повезли на восток. Чужие страны кончились. Россия. Москва. А мы прем все дальше и дальше. Остановились в Свердловске. Вывели всех. Отделили самых молодых и самых старших. Остальных отправили дальше. Меня и ещё нескольких солдат, прошедших войну от начала и до конца, повезли в Москву. Так я попал на парад Победы. В строй меня, конечно, не взяли из-за малого роста. А вот швырнуть фашистское знамя доверили.
Но и тут конфуз вышел. Опять-таки из-за малого роста древко пришлось брать ближе к полотнищу. Полотнище волочилось по земле и я постоянно на него наступал, спотыкался. Пока его швырнул, мокрый стал с головы до ног.
Умер Семен Ефимович в 1980 году от обычной простуды. Не поберегся. Надо было полежать, а он продолжал работать. Остались от него три медали. Две "За отвагу" и одна "За взятие Берлина".
И воевал он, и жил, как настоящий русский солдат.
Вечная ему память.
Анатолий ТЕПЛУХИН.
|
Версия для печати
